— Отваги, ты хочешь сказать?

— Не совсем так. Воин с сердцем способен заглянуть в себя и найти невозможное. Таким был Друсс. Когда мы встретились, ему уже было под пятьдесят, и он болел. Но когда на нас напали, он нашел в себе силы и разгромил надиров, с которыми мы дрались. Научить этому нельзя. Ты можешь отточить свое мастерство, стать сильней и проворней, но сердце — это то, с чем человек рождается. Или не рождается, как тот офицер. У тебя оно есть, Харад, а у него не было.

— Есть, да не мое, так ведь?

— О чем ты?

— Я Возрожденный. Все, что у меня есть, идет от Друсса-Легенды. При чем здесь Харад?

— Я не философ, дружище, и не знаток магии, создавшей тебя. Это правда, в тебе много от Друсса, и все же ты тот, кто ты есть. Больше того — ты тот, кем ты хочешь быть. Мне думается, любой мужчина, рожденный женщиной, вправе задать себе те же вопросы, которые беспокоят тебя. Сколько во мне от отца? Сколько от матери? Сколько их слабых и сколько сильных черт перешло ко мне? Ландис Кан объяснял мне, как происходит Возрождение, но это, признаться, вошло мне в одно ухо и вышло в другое. Запомнил я только одно: телесную сущность оригинала, его семя, если угодно, берут из его костей. Единственная разница между тобой и любым другим человеком состоит в том, что у него родителей двое, а у тебя только один.

— Значит, во мне ничего нет от матери? Как такое возможно? Скилганнон развел руками.

— Ландис Кан толковал о семенах, оплодотворении и хитроумных машинах. Я почти ничего не понял. Уяснил только, что при Возрождении получают телесную копию оригинала. Вот в чем вся суть: телесную. Что делает человека тем, кто он есть? Телесная сила или духовное мужество? Душа у тебя своя, Харад. Ты не Друсс. Живи своей жизнью.

Харад испустил долгий вздох.

— Да, это хороший совет. Я знаю. И все же... Посплю я, пожалуй.

— Иди, я покараулю, — сказал Скилганнон.

Капли застучали по камню, а потом небеса разверзлись. Скилганнон отодвинулся поглубже в пещеру. По ее стенам бежали струйки — вода находила вверху какие-то щели. Скилганнон убрал мечи в ножны. Но гроза пронеслась столь же быстро, как нагрянула, и небо очистилось. Лунный свет залил скалы напротив. Скилганнон снова сел у самого входа.

В освеженном воздухе пахло сосной. В небе светили звезды — те самые, которые он помнил с юности.

На сердце внезапно легла тяжесть. Под этими звездами он встретился с Джианой, и возмужал, и получил проклятые Мечи Дня и Ночи. Под этими звездами он отдал приказ перебить всех жителей Пераполиса — мужчин, женщин, детей.

В прошлой жизни.

Он задрожал под наплывом старых воспоминаний — они, как дождевая вода, просачивались в невидимые трещины его памяти.

Они с молодым ангостинцем Вакаселем только что вернулись из разведывательной поездки в горы. Скилганнон утомился, однако торжествовал. До них дошла весть о большом сражении на юге. Наашаниты дали бой згарнам близ старого города Шерака. Джи-ана, королева-колдунья, разбила врага наголову и прогнала обратно на север. Такая победа позволяла ангостинцам перевести дух, и Скилганнон, вернувшись в свой дом высоко над морем, впервые за много месяцев обрел уверенность. В воздухе кружили чайки, и солнце сияло на безоблачном небе. У Скилганнона почти ничего не болело, он чувствовал себя примиренным с самим собой. Вакасель отвел лошадей на конюшню, а Скилганнон прошел сквозь восточное крыло дома в сад. Там трудились садовники, подстригая кусты и вскапывая клумбы. Пахло жимолостью и розами. Один слуга подал ему холодное питье, другой принес доставленную из королевского дворца почту. Не спеша вскрывать письма, он пошел поболтать с садовниками. Один из них высаживал вдоль дорожки золотистые, с красной каемкой цветы. Он с усмешкой вскинул глаза на подошедшего Скилганнона.

— Знаю, генерал, знаю. Они сильно разрастаются и засоряют дорожки. Но уж больно красивы — оно того стоит.

— И правда красивые. — Скилганнон присел на корточки. — Как они называются?

— Обыкновенно их зовут «невестин веночек». Жаль, не пахнут. Вакасель, выйдя в сад, прервал их беседу. Скилганнон отошел с ним в тенистый дворик и стал читать свою почту. Ничего существенного она не содержала. Отложив последнее письмо, он взглянул на Вакаселя и увидел, что тому явно не по себе.

— Что тебя беспокоит, дружище?

— Новые вести с юга, генерал. Не знаю, как это отразится на нас. После битвы при Шераке королева-колдунья занемогла и скончалась. Как по-вашему, это помешает наашанитам разделаться со згарнами?

Тогда — как и сейчас — эти слова ошеломили его. Мир изменился в мгновение ока. Скилганнон устремил глаза вверх, в невыносимо синее небо.

— Вам нехорошо, генерал? — Волнение Вакаселя было искренним, но он сказал:

— Оставь меня одного.

Он не помнил, как ушел молодой офицер и как он сам дожил до конца этого столь прекрасного прежде дня.

Джиана умерла. С этим нельзя было свыкнуться. Он не видел ее тридцать лет, но почти ежечасно думал о ней, зная, что они оба живут под одним солнцем и дышат одним воздухом. Теперь это перестало быть правдой, и он почувствовал себя одиноким, как никогда в жизни.

Потрясение было слишком велико, чтобы плакать. Он просто сидел и вспоминал, как она в юности переоделась уличной девкой, выкрасив свои темные волосы в желтый цвет с красными прядками. Опасности и предательству она противопоставила грандиозное мужество, и ее дух остался непоколебимым. А он любил ее так, что ни для кого другого в сердце места не оставалось.

Он не понимал, пока не услышал о ее смерти, что лишь ощущение ее присутствия в этом мире — как бы далеко она ни была — поддерживало жизнь в нем самом. И еще тайная вера в то, что когда-нибудь они все-таки будут вместе.

Сейчас, в пещере, пережитое тогда горе нахлынуло на него с новой силой, и он невольно задумался о возможности прожить ту свою жизнь иначе. Быть может, оставшись с ней, он умерил бы ее жажду власти. Его глаза увлажнились, но гнев помешал слезам, и Скилганнон прошептал яростно:

— Самое время, чтобы Смешанные явились, пока ты тут нюни пускаешь!

— Ты что-то сказал? — Харад вскочил на ноги с топором в руке.

— Это я так, сам с собой.

— Слишком долго ты был один.

— Целых тысячу лет, — согласился Скилганнон. — В твоей жизни есть женщина?

— Нет.

— А Чарис?

— Что Чарис? — покраснев, буркнул Харад.

— Ты говорил, что она твой друг.

— Ну да, наверно. А ты был женат?

— Был когда-то. Давно.

— И дети у тебя были?

— Не от жены. Она умерла молодой. Во время чумы.

— Больше ты не женился?

— Нет.

— Как видно, ты сильно ее любил.

— Недостаточно сильно. — Скилганнон посмотрел на небо. — Светает. Пора нам прощупать этот утес.

Ставут сжимал копье так, что у него побелели костяшки. Понадобилась вся его сила и немалая помощь Аскари, чтобы выдернуть копье из тела мертвого джиамада. Пальцы стали липкими от крови на древке. Он почти не отрывал глаз от пролома, куда звери, один за другим, пытались пролезть. Тому, что последовал за двумя первыми, Аскари прострелила руку — он сорвался вниз и, как от души надеялся Ставут, разбился вдребезги.

Во рту у него пересохло. Аскари стояла на одном колене, держа наготове лук и стрелу. Ставут перевел взгляд с нее на убитых джиамадов, не менее страшных теперь, чем при жизни. Длинные клыки, большие когти, темная шерсть. Жуть! Когда тот, другой, слетел с утеса, Аскари сказала, что их осталось четырнадцать. Стало быть, теперь только двенадцать. И то хорошо.

Луна померкла, и Аскари, отложив лук, зажгла фонарь. Тускло-золотой свет заполнил пещеру. Девушка поставила фонарь повыше и потянулась, заложив руки за голову.

— Рассвет скоро, — сказала она.

— Может, они уйдут.

Она посмотрела на него с широкой улыбкой.

— Все шутишь, Стави. Молодец.

Он не шутил, но ее похвалу принял молча. Из дальней части пещеры донесся скребущий звук, и вниз покатились камни.